Не ВСОЛом единым

[Азазелло]

Открыл эту тему. Для чего? Да и сам не знаю. Играл в Бутсе, а там очень развита литературная тематика, проводятся конкурсы. В общем, сам менеджер, как для меня, так не очень, а вот литературная составляющая поставлена высоко. Серия моих рассказов едва гран-при не отхватила. Не хватило совсем чуть-чуть. Но не в этом дело. Подумалось: вон пессимист любитель опусов, у молдаванина неплохо выходит, да и у меня кое-чего имеется. Почему бы все не ВСОЛовское непосредственно, не довести до коллег. Рассказы, приколы, анекдоты, стихи - все, что кажется вам интересным не только для себя, но и для других. Давайте попробуем? Ну, вот вам "Офицерская Сага" «Будущие офицеры» В общем-то, к армии я не имею ни малейшего отношения. В институт поступил сразу после школы, ни во время учебы, ни после нее, никто меня призывать не собирался, так что чаша сия меня минула. Но не совсем, ибо в институте все же имелась военная кафедра, а потому в течение четырех счастливых лет, все мы дружно готовились к высокой миссии — стать офицерами Советской Армии запаса. Освоив так-сяк теоретические основы, из коих я и ныне почти ничего не помню, кроме веселых и грубоватых , зато очень запоминающихся прибауток майора Богатырева, всеми охотно именуемого «Багратионом», преподававшего у нас курс общей военной подготовки. Одна из них касалась так называемого «времени Ч». В теории я и сейчас не смогу вам объяснить, что это за штуковина такая хитрая и закодированная, а рыскать по интернету ради сего — не позволяет врожденная лень. Помню только, что это как-то соотносится со временем перехода наших бравых вояк в лихую атаку. Да я бы и самого названия этого - «Время Ч», не запомнил. А вот поди ж ты, после очень точного и образного пояснения Багратиона, что «...это время, когда яйца нашего солдата повисли над окопом противника», помню до сих пор. Это одно из самых интеллигентных объяснений, более точные по другим поводам — не для печати. Не могу не отметить высоких познаний в биологии нашего подполковника-химика, ведущего курс отравляющих веществ. Подопытными животными являлись ни в чем не повинные кошки, носящие у него гордое и явно новое в биологической науке наименование «кот пухнастый, обнакновенный». Ну да ладно, не о том речь.  Эпизод первый "Едем!!!" Эпизод первый. «Едем!» Наступило время преобразования наших теоретических познаний в практическую плоскость. Делалось это издавна одним традиционным методом — летние лагерные сборы. Выезжать нужно было железнодорожным транспортом, причем в часы пик, а потому, чтобы не толкаться в общественном транспорте в это опасное для здоровья время (ехать пришлось через весь Харьков), я поймал такси. Таксист оказался чрезвычайно словоохотливым — сыпал анекдотами, прибаутками, рассказами из шоферской жизни. В общем, отрабатывал свои чаевые по полной. Наверное, выехал на смену недавно и ему еще никто не попортил нервы. Возле центрального автовокзала, где в то время был непростой перекресток, нам зажигается зеленый свет, но в это время через дорогу, несмотря ни на что, переходит сумасшедших форм деваха с ногами от ушей, в юбчонке, больше напоминающей поясок. Три ряда готовых на взлет машин отчаянно ей сигналят, но девке все по фонарю, идет себе невозмутимо и гордо. Мой таксист, высунувшись из окна, попытался сострить: «Девушка, что же вы делаете? Машина ведь не мужик, она не трахает, а давит!». Девчонка приостановилась, внимательно и флегматично взглянула на водилу и небрежно кинула: «Так как вы трахаете, пусть лучше давит...». Оставшуюся часть дороги мы проехали при полном молчании. Армия не слишком раскошелилась на комфорт для жаждущих офицерских погон, предусмотрела, как спальные места, даже багажные полки вагонов. Вагоны были общие, вполне естественно, о кондиционерах мы в то время даже не слыхивали, а дело было в разгар лета, не самое холодное время года. Кто из вас сомневается, что будущие офицеры были затарены вполне соответствующе? Немного закуски, неимоверное количество вино-водочных изделий при полном отсутствии и намека на вино. Фронтовые 100 грамм плавно перетекли в 200, 300, 500 и постепенно орущий от хохота и просто орущий (никто никого не слушает, но все хотят быть услышанными) вагон начал затихать-затихать, убаюканный перестуком колес, мерной качкой последнего вагона да изрядным количеством бодрящего, вместе с возрастанием дозы, по каким-то неизвестным доселе биохимическим процессам, трансформирующегося вначале в успокоительное, а затем и безотказное снотворное средство. Раздетые почти донага бесчувственные тела, были разложены по нижним полкам, в полном соответствии с чувством братской солидарности и техникой безопасности железно-дорожного транспорта, более стойкие полезли на верхние полки, а наиболее устойчивые умудрились вскарабкаться (профессиональные альпинисты и рядом не сидели) почти на Эверест, в смысле, на багажные полки. Мы потели. Причем потели — мягко сказано. Мы буквально плыли, не знающие доселе сауны, обходящиеся парилками общественных бань, но испытывающие те же ощущения, что и бедные финны в своих сухих жаровнях. Но финны имели перед нами одно неоспоримое преимущество. Они умудрялись ароматизировать свое потение разными хитрыми травяными настоями и экстрактами. Нам же (и чем выше, тем ощутимее), доставались иные ароматы: сочный перегар казенной водки, смачный одорант луковично-чесночных испарений (а какая другая зелень в те времена?) и угрожающе густеющий (окна вагонов, естественно, надежно законопачены и о вентиляции речь идти просто не могла) миазм нешуточных , но вполне естественных, выхлопов, сопровождающихся (или не сопровождающихся) предупредительными звуками разной мощности и тональности. Не буду скромничать, свою посильную лепту в это воистину всенародное, дело вносил и я. Предупреждать-то они нас предупреждали, но от контакта не избавляли, а потому уже к своему первому воинскому дню, мы были адаптированы и стопроцентно устойчивы ко всяким там заринам-зоманам-ви-газам, коими нас устрашал «Кот пухнастый обнакновенный». Потенциальный, вернее, вероятный, противник был бы ошарашен отсутствием всякого поражающего эффекта от возможного применения отравляющих веществ массового поражения и в ужасе бежал бы от этой непобедимой, не уничтожимой, армии. Параллельно мы проходили курс подготовки из арсенала космонавтов и «морских котиков», нечто обобщенно среднее между тренировкой вестибулярного аппарата и выживаемостью в экстремальных условиях, сдобренное элементами подготовки альпийских егерей. Хорошо смазанные потовыми выделениями голые тела, с чрезвычайной легкостью скользили по деревянной, абсолютно гладкой поверхности, при любых не прямо векторных движениях вагона. А поскольку вагон был последним, его раскачивало не хуже, нежели древние каравеллы при небольшом волнении моря. Каждый боковой изгиб пары рельс вынуждал наши измученные бессонницей, внутренними токсинами переработки этила и внешними газовыми атаками, тела скользить то по направлению к проходу, вынуждая останавливать их едва ли не шпагатом ног в поисках, опять-таки, легко ускользающей опоры, то по направлению к внешней окружающей среде, где на пути и так взрывающейся от мучительной боли, черепной коробки, мужественно вставала стенка вагона. Фронтальные подвижки были еще опаснее. Одних они благостно прижимали к прохладной перегородке между купе, других настойчиво пытались сбросить в межкоечное пространство. Последние отчаянно упирались руками в потолок или хватались за шляпную полочку. Подвергнутые нашему повышенному вниманию, несколько полочек не выдержали и почили в бозе. Сия борьба с движением транспорта не всегда была успешной. То и дело по вагону катились звуки срывающихся с явно не альпинистских страховок, тел, отчаянная борьба в попытках несколько замедлить и даже изменить закон всемирного тяготения, или хотя бы минимизировать последствия процесса его доказательства, слышались и авторитетные высказывания, против которых никакая квалификационная комиссия не могла бы найти адекватных возражений. Многие выражения были настолько изысканны и творчески зрелы, что хоть сразу можно было давать их авторам многочисленные литературные премии. К счастью, обошлось без серьезных повреждений. Несколько ничего не значащих ссадин да моральный ущерб — не в счет. Хуже было другое. Не проходило и 5-10 минут, как то в одном, то в другом купе раздавался глухой звук тела, переместившегося с нижней полки на более безопасное место несколькими десятками сантиметров ниже. Бойцовский дух и начавшаяся армейская подготовка, возымели свой эффект, а потому ничего не мешало изменившим дислокацию телам, продолжать жить своей, независимой от окружающих обстоятельств, жизнью, подававшей свои признаки наружу ни на секунду не прервавшимся храпом. Вначале мы все, продолжавшие бодрствовать, а вернее, полу-бодрствовать, вопреки всякому здравому смыслу и биохимическим теориям, рискуя своим здоровьем, скользя потными ногами по всем вагонным выступам, спускались вниз, чтобы вернуть тела в их искомое положение, а затем с ловкостью лемура и с тем же риском взбирались обратно. Но поскольку неуправляемые серым веществом тела, все же удивительно упрямо и многократно стремились доказать нам всем, что Исаак Ньютон был парень не промах, нам пришлось включить остатки вяленых-перевяленых извилин. Извилины, стремящиеся хоть немного подремать, внезапно среагировали всплеском интеллекта и выдали нам простой, но эффективный рецепт. В мгновение ока радостная весть разнеслась по всему вагону, тела были временно изъяты, полки подняты в их «нерабочее» состояние, а наши мучители помещены в узкое клинообразное пространство между койкой и стенкой. Вряд ли коллегам было удобно, но они нам претензии не предъявляли, зафиксированы были надежно и в смысле своей безопасности могли быть абсолютно спокойны. В принципе, они абсолютно спокойны были и до того. Далеко за полночь ночная прохлада все же начала брать верх, легкий сквознячок начал-таки просачиваться сквозь совершенно незаметные щелочки, финская сауна постепенно подобрела, превратившись всего-навсего в раскаленную Сахару и мы забылись тревожным, ничуть не освежающим сном. Пот, доселе выполнявший функцию смазки, превратился в надежный тягучий клей, фиксировавший нас к не выдержавшей такого натиска биопродукта, и впитавшей непривычную биомассу, поверхностью полок и мы слились с ними в неразлучное единое целое. Утро было тяжелым. Сначала оказалось, что мы с полками были не только неразлучны, но и неразрывны. Полки нас упрямо не отпускали и кожа, слившаяся с липкой поверхностью в затяжном поцелуе, отставала неохотно, издавая глубокий разочарованный «чмок» и оставляя в подарок вагону частички нашего «я» - кусочки эпидермиса. После упорного сражения, нам все же удалось оторваться от нежданного противника, вознамерившегося взять нас в плен. Заполнение нижней части купе представляло собой унылое зрелище. Полное впечатление коммунальной кухни, в которую после ночного отходняка выползали травленные накануне тараканы. Слегка реанимированные тела, упакованные доселе «а ля бутерброд» в полочно-стеночную щель, долго не проявляли жизненного интереса. Их мутный взгляд, никак не могущий найти точку для фиксации, явно не отражал мозговой активности и трудно вписывался в понятие «хомо сапиенс». Трудно было назвать эти существа даже «хомо эректус», ибо они, лишенные внешней опоры, стремительно принимали горизонтальное положение. При этом взгляд, и так лишенный осмысленности, терял признаки жизни окончательно, а его владельцы начинали уходить в нирвану, даже не закрывая веки. Оживить этих зомби могло только чудо. И, о Боги, оно вдруг произошло! Сначала в вагон ворвался поток прохладного свежего воздуха, радостно пронесся по коридору, но попытавшись проникнуть в купейные проемы (в общих вагонах наименование «купе» - вещь довольно относительная), наткнулся на глухое сопротивление густой концентрированной, чисто мужской атмосферы, и сник, незаметно растворившись в этой непригодной для обитания живых существ, среде. Вслед за этим, умершим от неприязни, потоком, по купе пронесся неожиданно тоненький женский голосок: «Пиво, холодное пиво, кому пиво?». В какое-то мгновение, не вписывающееся в теорию Альберта Эйнштейна, в коридоре появилось несколько десятков голов и в бедную женщину воткнулись вдвое больше вдруг округлившихся до размеров летающих тарелок, глаз. Возможно, избалованному современным вездесущим, всепроникающим и бессмертным транспортным сервисом, читателю не ясно, что же такое вдруг произошло, вызвавшее такой необъяснимый интерес будущих защитников Отечества. Кратко поясню. Общий вагон периода развитого социализма — объект абсолютно не пригодный для жизни. Проводник в таких вагонах был довольно большой редкостью, знаменитый железно-дорожно-транспортный чай в стаканах с подстаканниками в такие вагоны не заглядывал с момента их не то, что рождения, а даже зачатия. Туалет обычно закрыт, а попасть в него сложнее, чем в хранилища знаменитых швейцарских банков. А если вдруг, совершенно неожиданно и необъяснимо дверь туалета нехотя открывалась, то продвигаться во внутрь желание пропадало почти мгновенно. Воды, естественно, в кране не оказывалось, но это еще ничего. Не было ее и в соответствующих емкостях для смыва поверхности и внутренности унитаза, а потому открывавшуюся картину даже трудно себе представить. Если общий вагон двигается в компании своих собратьев рангом повыше, то компания эта не очень дружественная, плацкартные и мягкие вагоны отделены от общего хвоста надежно закрытой дверью, а потому, даже если (что тоже воспринималось как чудо), где-то в середине состава вдруг был замечен вагон-ресторан, попасть в него пассажирам общих вагонов никакой возможности не было. Но и это еще не все. Холодное пиво в знойный летний день невозможно было найти даже в пивбарах. Даже вполне приличные с виду и «крутые» по статусу вагоны, не могли иметь никаких холодильников. Это было бы чем-то настолько противоестественным и буржуазно-контрреволюционным, что само по себе могло вызвать народное возмущение вплоть до новой революционной ситуации. Да и пиво, как таковое, даже в вагонах-ресторанах было штукой дефицитной. И вдруг...пиво...холодное пиво...в общем вагоне...с доставкой измученным жаждой пассажирам?! Да если бы я лично, как и весь наш разом проснувшийся, вагон не ощутил в своей руке действительно холодную бутылку, по стенкам которой струилась змейками выступившая роса, я бы никому, никогда, ни под какой присягой сказанное, в оное чудо не поверил. Но это было фактом. Расторопная, энергичная, маленькая, но довольно плотненькая, женщина, за каких-то 10 минут смоталась в соседний вагон несколько раз и за это короткое время, успела снабдить бутылками с живительной влагой каждого страждущего, без исключения. Только тот, у кого никогда не раскалывалась на жесткое похмелье, голова; только тот, кто никогда не испытывал чувства, что во рту вместо слюны, собирается густеющий клей; только тот, кто никогда не испытывал чувства невысказанного, когда генерированные голосовыми связками слабо-членораздельные звуки гасились, так и не вырвавшись наружу, а если уж и вырывались, то исключительно в виде мычания, не может понять, какие незабываемые ощущения вспыхивают в нашем разгоряченном теле после первого же глотка холодного, горьковатого и пенистого напитка. Первый глоток до желудка не доходит. Он всасывается по дороге с характерным шипением, тем шипением, которое издает разгоряченный иссушенный асфальт мегаполисов, когда на него падают первые увесистые капли дождя. Второй глоток до желудка тоже не доходит, он вливается прямо в мозг, заполняя его сначала легким туманом, а затем бодрящим потоком пенистой энергии, приносящей долгожданное облегчение. С третьим глотком начинаешь понимать, что именно желудок является центром вселенной, центром того микрокосма, который олицетворяет собой человеческого индивидуума. Именно из желудка начинает растекаться во все члены, в каждый орган, в каждую, самую отдаленную клеточку организма, прохладная нега, приносящая покой и умиротворение, и ты готов назвать братом каждого, а сестрой каждую особу, встретившуюся на твоем жизненном пути — известную и неизвестную, старую и молодую, а весь мир оказывается не таким уж и агрессивным и неприветливым, как тебе казалось еще только вот, ну, буквально только мгновение назад. Слегка подправив собственное здоровье, мы приступили к реанимации наших зомби. Удивительное дело — едва холодные горлышки бутылок прикоснулись к их потрескавшимся губам, едва первые капли живительной влаги попали на язык, как доселе почти трупы внезапно ожили, жадно припали к горлышкам, так жадно, как не припадают к сосцам матери губы изголодавшегося грудничка. Вырвать бутылки из ухватившихся за них внезапно окрепших рук, было задачей непреодолимой. Кадык работал как поршень глубоководного насоса, вместе с поступательным движением вниз, шумно втягивал очередную порцию пива и под давлением проталкивал ее куда-то в бездонный колодец, именуемый чревом, а затем вновь возвращался в исходное положение, готовый всосать очередную порцию бессмертного эликсира. Мы едва успели подготовить себя к переходу в вертикальное положение, едва натянули на потное тело уже не слишком свежую и помятую донельзя одежду, как поезд остановился и прозвучала зычная команда Багратиона к выходу и построению. «К выходу» - слишком громко сказано, поскольку бойцы выползали изо всех щелей, как отравленные колорадские жуки, соскальзывали по каким-то невероятным траекториям на перрон небольшого, но оказавшегося уютным, вокзальчика. Построение слегка затянулось, поскольку значительная часть доблестной армии долго и мучительно пыталась сообразить, что от них вообще хотят, и почему их не расстреляют прямо здесь, у вагона, разом прекратив пытку, в народе почему-то называемую «жестоким бодуном».

[Gladius]

Из рассказа лягушки-путешественницы: - Лечу я это, лечу...Лечу я это,лечу...Лечу я это, лечу...А оно, блин, не лечится!

[Gladius]

Заходит тренер национальной сборной Монтсеррата в спортивный магазин и просит разных мячей (баскетбольных, волейбольных, для игры в хоккей на траве), мячики для тенниса и пинг-понга, клюшки, амуницию разную. - Так что у вас за сборная? - спрашивает продавец. - Да я сам хочу понять, во что они играют, мать их. * * * Умер нападающий и попадает сразу в ад. Почему? Да как обычно, не попал в ворота.